Счастье

29.07.2017 в 23:55

(с.) Оскар Уайльд

***
Когда Юра требует, чтобы ему уступили сидение рядом с водительским, Кацуки соглашается сразу, и это обидно.

— Как меня все заебало. Когда вы перестанете носиться со мной, как с малолеткой?

— Не раньше, чем тебе надоест вставлять матерщину в каждое второе предложение, — говорит Виктор. — Все пристегнулись?

Они едут к Гоше, и это настолько абсурдно, что нет слов удивляться. В самом деле, куда им еще поехать отдохнуть? Если в этом волшебном месте, где, по всеобщему мнению, у Юры случилась приход со зрительными галлюцинациями, на Виктора, его драгоценного Кацудона или невесть зачем попершегося с ними Якова нападет маньяк-каннибал-эксбиционист, пусть не говорят потом, что их не предупреждали.

— Может, ну ее, эту дачу? — у Отабека лицо совсем как у Мотьки, который сначала долго смотрит из укрытия на скорчившегося на диване Юру, а потом — хоп! — прыгает на грудь, молотит хвостом по животу, мурлычет, топчется: лечит.

— Не "ну". Скажут, что я совсем скис после проигрыша.

Пока Виктор покорял четверной аксель, Гоша с Юрой соревновались в номинации "Кто меньше достоин серебра". Бедные судьи: трудненько им было выбрать между дважды хлопнувшимся на задницу подростком и катающим как зомби пугалом. В конце концов второе место отошло Гоше: не иначе как члены жюри разглядели жуткие, в пол-лица, синячищи под глазами и решили порадовать смертельно больного напоследок.

Третье место, бронзовая медаль — "медяшка", наглая пародия на золотую — жгла грудь, как раскаленная. Дома он забросил ее в ящик стола и не выкинул только ради дедушки: тот педантично собирал все внуковы сертификаты, награды и грамоты, начиная с детсадовских. Это вон Кацудон все мечтает своему благоверному золото на голубом блюдечке принести, а у Юры другие принципы.

Прокат, что короткая, что произвольная — позорище. Все видели, Отабек по прямой трансляции видел. После награждения Юра отзвонился дедушке, предупредил Якова и вырубил телефон. До конца недели ни с кем не разговаривал и к ноуту не подходил.

Фанаты растащили на гифки выступление Виктора и напрочь забыли, что в соревнованиях участвовал кто-то еще. На форум Ангелов Юра заходить не рискнул. Отабек при следующей встрече в Скайпе словом не обмолвился о двух сутках игнора, но смотрел так, что хоть извиняйся.

Юра не умеет извиняться.

— Юр, я не приеду в январе.

Что? Они же договорились после Гран-При хоть недельку потусить вместе. Если Отабек забыл...

— Мне надо будет вещи собрать и документы дооформить.

— Какие еще документы?

— Институтские, — лицо у Отабека серьезное-серьезное, хоть сразу вешайся. — Я договорился: после зимней сессии меня переводят в Санкт-Петербург.

Юра сначала не поверил. Институт Отабека был причиной вечных споров, почти ссор: зачем поступать на специальность, по которой все равно не будешь работать? Пустая трата времени и сил. Взять хоть Кацудона — непонятно каких наук, но бакалавр. Помогло ему это в карьере?

— Не вечно же я буду фигуристом.

— Ага, конечно. Щас все бросишь и пойдешь пахать "Менеджером по связям с общественностью". Поступал бы тогда на что-нибудь интересное, раз без диплома жизнь не мила.

Сам того не желая, Юра попал по больному месту. В какой вуз податься, чтобы учеба была для души, а не для галочки, если в интересах лед, классические мотоциклы и классический же рок? Вот и Отабек не знает.

Думать, что Отабек Алтын — тот самый герой Казахстана, который на каток идет, как солдат в бой — может чего-то о себе не знать и сомневаться, как минимум, странно, но Юра привыкает. Факультет они еще сменят на нормальный, вот только обживется Отабек немного в России и... Стоп.

— Подожди. Ты в Питер? Насовсем? А тренировки? А мне почему не говорил?

— Да. Да. У моего тренера трудности в семье, он договорился, чтобы дальше я работал с одним из его русских коллег, они давние приятели. Не говорил, потому что не хотел разочаровывать, вдруг бы не получилось, — с привычной обстоятельностью ответил Отабек. — В Петербург я давно поступать хотел, но сразу после школы не хватило баллов.

И тут до Юры дошло. От бурной хозяйской радости Мотька сбежал на кухню, лицо Отабека приняло выражение тщательного скрываемого довольства, а соседи застучали в стенку. Пусть лучше по лбу себе постучат, может, мозги заведутся.

К Юре еще никто не приезжал насовсем.

Это было вечером, а утро встретило ломотой во всем растревоженном затянувшейся тренировкой теле, отредактированной статьей в Википедии и Виктором с Кацуки, от умиротворенного вида которых хочется блевать. Юра не завидует, нет. Самое важное в жизни — победы и фигурное катание, и, каким бы фиговым не казалось сегодня, впереди у Юры годы, а не полтора сезона на двоих.

Зла на этих идиотов не хватает. Задайся они как следует целью, один давно бы уже прыгнул свой четверной, а другой – выиграл золото на Гран-при, но нет: мы будет ныть по туалетам, искать смысл жизни и крутить любовь. Ну их к черту, надоели.

Гошину хату Юра узнает не сразу. Во-первых, дом теперь огорожен забором – приторно-белым, деревянным, точь-в-точь как в фильмах про затерянные в кукурузных полях американские городки. Во-вторых, сам дом. Неудивительно, что Гоша так плохо выступил: думал чем расплачиваться с волшебным прорабом, за три недели превратившим развалюху в конфетку. Во всяком случае, в половину конфетки: отделанный "под старину" фасад безупречен, а вот к фундаменту и крыше, кажется, никто и не прикасался.

Гоша машет им с порога, обняв Анины плечи свободной рукой. Закрыть глаза и выдохнуть: выходные будут долгими.

***
На дачу Юри едет с удовольствием: как ни привычен Виктор ко всеобщему вниманию, шумиха последних дней стала его утомлять. Приятно будет проснуться утром и для разнообразия не опасаться засады поклонниц под окнами. Показательная на Гран-при положила конец спекуляциям в Интернете, а на финальном банкете они официально объявили о помолвке — к великому смущению Юри и недовольству Якова. Отношения с последним поначалу складывались неровно, вернее, не складывались вовсе.

О биологической семье Виктора беспокоиться было нечего: сестер и брата Юри исключил из условий задачи почти сразу, а к матери, преждевременно увядшей женщине со сложным именем Алевтина, ключ подобрался легко. Один ранний подъем и аккуратно покрашенный сарай, пока старший сын спит, а младший не вернулся из города — и вот уже будущая теща (свекровь? как у русских все сложно) перестала смотреть, как на заграничное диво, еще пара подобных подвигов, и Юри окончательно признали "годным". Проблемы с языковыми и культурными различиями от этого сами собой не решились, но от сердца отлегло.

Другое дело Яков, который в штыки встречал любые попытки расположить его к себе. Разделенный с Виктором барьером катка, Юри, по какую бы сторону бортика не находился, часто чувствовал на себе тяжелые старческие взгляды. Его считали неплохим фигуристом — это льстило. Ему ни капли не доверяли как человеку и не желали видеть рядом с Виктором — это никуда не годилось, но какие еще принять меры, Юри не знал.

— Твой тренер меня не любит.

— А твоим женихом с утра был я. Бросишь меня из-за Якова, попрошусь в Гошин Клуб Разбитых Сердец, наплачу море слез и утону от горя.

— Витя!

— Скажи это еще раз.

— Витя!

— Нет, ты так просто не отделаешься, у меня теперь психологическая травма, которая требует тщаааательной проработки. Иди сюда и поцелуй меня.

Что тут сделаешь? Юри, конечно, поцеловал, а потом поцеловал снова, а потом прижал Виктора к стенке так, как тому нравилось, и вытрахал из его бесценной венценосной головы не только надуманную травму, но и все мысли.

Нельзя быть по душе вообще всем. Даже всем важным нельзя, кого-нибудь да пропустишь. Юри махнул рукой и перестал "делать из кротовьей норы гору".

— Из мухи слона.

— Подожди, я запишу.

Трудно сказать, когда отношение Якова изменилось. Юри жил с Виктором, врастал в него, грелся под ним и любил его – всласть, так, как наконец-то стало можно. Учил русский. Ходил на балет с прогостившей у них две недели Минако. Работал сам и с неослабевшим за годы благоговением наблюдал за тренировками Виктора, после одной из которых был оставлен "поговорить". В пустом кабинете голос Якова звучал так, что еще чуть-чуть — и стекло оконное разрежет.

— Слушай меня внимательно. Это, — на стол легла толстенная тетрадь, — Витина медицинская карта с шести лет. А это, — в руки Юри сунули визитку, — Телефон его лечащего врача. Раз тебе вожжа под хвост припекла сюда приехать и со всем этим жить, то я отказываюсь дальше считать Витю только своей заботой. Ты меня понял?

— Да, Яков-сан.

Вот у кого Юри стоит поучиться общению с прессой: если бы не Яков, непонятно, как бы они с Виктором пережили первые, самые "горячие" дни после соревнования. Ладно, журналисты: им по работе положено быть гибридом рекламного агента с постельным клопом. Куда сложнее с фанатами — с любыми, но особенно с Викторовыми, многие из которых Юри, мягко говоря, недолюбливают.

Как ни старался Пхичит — и в Детройте, и после — сделать из Юри "современного человека" у него так и не получилось.

— Тебе надо завести Инстаграм.

— Я завел.

— Чтобы постить фотки пейзажей или еды раз в несколько месяцев? Это не считается. Что подумают твои фанаты?

Положа руку на сердце, Юри было все равно, что там подумают его фанаты, о принципиальном наличии которых он знал, но до чемпионата Тюгоку, Сикоку и Кюсю считал чем-то абстрактным, как полосы параллелей и меридианов, имеющих место только на картах и в головах ученых, но никак не в жизни. После знакомства с Минами ситуация мало изменилась: Юри обменялся с ним контактами, изредка выкладывал в сеть парочку селфи — вот, пожалуй, и все. Конечно, приятно, когда людям нравится, как ты катаешься, однако не настолько, чтобы забивать себе этим голову. Другое дело — Виктор, вернее, клуб его поклонников и поклонниц, раскрутивший в сети #фанатскиевойны и #антивиктури. О существовании последнего Юри просветил Пхичит, чтоб ему, дубине, до конца сезона четверные срезать.

URL

29.07.2017 в 23:57

Мар(т)

(с.) Оскар Уайльд

— Зачем ты мне это показал?

— Так лучше я, чем...

— По-твоему, здесь что-то может быть "лучше"?

Тред за тредом, статья за статьей. Детальный разбор карьеры Юри, прокатов Юри, костюмов, баллов, никуда не годных прыжков, пошлых дорожек, набивших оскомину вращений и безрадостных перспектив. Неудачник, на безрыбье выбившийся в финал Гран-при. Середняк с железной жопой. Бездарность.

Юри читал и мысленно соглашался с каждым комментарием. Но странное дело: слова, полгода назад вызвавшие бы паническую атаку, воспринимались отстраненно, с чувством, похожим на смирение. Правда, всё правда, а самая большая из них — та, по которой Юри Виктору не пара.

Люди вообще редко получают то и тех, кого достойны.

Подобными мыслями он развлекался ровно до возвращения Виктора из таинственного учреждения под невыговариваемым названием "ЖэКэХа".

— Давай я пойду с тобой.

— В другой раз, мой хороший. Ты еще недостаточно прожил в России, чтобы я рискнул взять тебя в ЖЭК.

Закон существования их квартиры: Виктор пришел — Юри обрадовался (от перемены мест слагаемых сумма не меняется). Обнял, отвлекся, забыл закрыть вкладки.

— Ты почти не сидишь в интернете и никогда себя не гуглишь. Кто помог?

— Пхичит.

— Встречу – убью. А ты иди ко мне.

Юри послушно уселся к нему на колени и через несколько щелчков мыши с помощью мультитрана, собственных ежедневно пополняющихся знаний русского и в особо сложных случаях — самого Виктора и такой-то матери — читал уже совсем другой сайт. Форум "Без чехлов" жил в сети с глубоких нулевых, процветал и помимо прочего был полон неопровержимых доказательств того, что Витя, его любимый Витя, век бы золотым кольцом на пальце носил, не снимая, в частной жизни:

а) страдает многолетним алкоголизмом;

б) склонен к домашнему насилию и вообще не прочь распустить руки;

в) скрывает от общественности запущенную форму рака;

г) слеп на один глаз;

д) см. пункты а-г и комбинируй в любых сочетаниях.

— Ознакомился? Ну и как тебе?

— Встречу топикстартера – убью.

...Это было, кажется, в августе. А сейчас лето закончилось, скоро окончательно захолодает, и хорошо бы использовать последние теплые деньки с толком.

Дача у Гоши хороша, но явно скучает по хозяйской руке. Дорожки обложить или засыпать гравием, вон те кусты подрезать, сам дом утеплить, террасу до ума довести – крыша наверняка течет. Аня очень привлекательна для брюнетки, много улыбается и почти не говорит; Юра косится на нее волком, Яков смотрит с подозрением.

— Давайте я вам здесь все покажу.

В просторных светлых комнатах пахнет чем-то неуловимым, но родным. Питерская квартира? Ютопия? Да нет, с чего бы. Виктор идет рядом, от одного его присутствия мир становится лучше и ярче. А не купить ли им, в самом деле, дом? Отделать по своему вкусу, разбить перед входом клумбы, принимать гостей. Выкрасить стены в кремовый и фисташковый, развести на окнах цветы под оттенок Витиных глаз.

Ну и чушь. Синий и зеленый совсем не сочетаются. Рано думать о доме, когда неизвестно, куда их двоих занесет через год. Останутся в Питере, подарившем Юри хронический насморк? Вернутся в Хасетсу, где Виктор, по прошепченному однажды под одеялом признанию, после финала Гран-при чувствовал себя гайдзином едва ли не сильнее, чем в день приезда? Переберутся в третью страну, чужую для обоих, чтобы отстроить там себе мир заново, без оглядки на разницу в календарях и скудность английского языка, слов в котором мало для одного, где там удовлетворить обоих?

— Ты мой родной.

— "Родной"? Это как "native"?

— Как муж, друг и любовник вместе. Не знаю, не могу объяснить.

При распределении обязанностей Юри вызывается колоть дрова. Замечательное дело, любой медитации сто очков вперед даст, не зря отец сам так ценит и их с Мари научил.

Колун немного тяжелее того, что в Ютопии, но скоро Юри приноравливается. Тело входит в заданный ритм, мышцы разогреваются, на лбу проступает первый, совсем легкий еще пот. Хорошо. Хорошо жить, хорошо быть здоровым, хорошо иметь друзей и пить по утрам чай, заваренный самим Виктором Никифоровым... а вот и он, легок на помине. В дровяном сарае полно всякого хлама, среди прочего – зеркало, стоящее за поленницей как раз так, чтобы прекрасно отражать дверь.

— Я тебя вижу, не крадись. Тебе Яков в детстве не говорил, что пугать человека с топором в руках – немножко плохая идея?

— Неа. Он вообще пренебрегал моим воспитанием.

— Я думал, ты режешь мясо.

— Народ на кухне тоже так думает.

Виктор обнимает со спины, целует в затылок, горячим дыханием щекочет шею. Воткнуть топор в пень, обернуться, обхватить обеими руками – крепко, крепче, чтоб не улетел, чтоб с тобой остался. Когда-то роскошная рама зеркала явно видала виды: изгибы ее сладострастны, словно столяр мучился вожделением все то время, пока работал, но часть их отломлена, пыль шапкой лежит на оставшихся. Отражение Виктор и Юри не вполне четкое: смутный осьминогоподобный силуэт на фоне двери, волосы черные — волосы светлые, джинсы, еще одни джинсы, футболка, толстовка, да и хватит с вас.

— Нас увидят.

— Пусть.

Виктору всё — "пусть". Любить нараспашку, аудитории прямого эфира на зависть — Юри так не умеет и уметь не хочет, но привыкнуть привыкает. Смиряется с потребностями и фантазиями Виктора, учится отличать одно от другого, смиряет Виктора собой: тише-тише, мы существуем не только тогда, когда смотрят другие, ты ведь помнишь?

У Виктора порозовевшие от свежего воздуха щеки и рот — подарок грешных небес специально для Юри.

— Я бы хотел стать лет на десять моложе и провести эти годы с тобой. А ты?

— А у меня все есть... куда полез! Дверь открыта, нас увидят.

— Пусть.

Зеркало видит их прекрасно.

URL

29.07.2017 в 23:57

Мар(т)

(с.) Оскар Уайльд

Юра видит их позже, когда несостоявшаяся прелюдия сменяется вполне пристойной картиной: Юри колет дрова, Виктор носит их к месту будущего костра, на руках — рабочие перчатки, чтобы не вогнал занозу. В животе урчит, в мире — мир, на небе — солнце.

— В лесу труп.

Юри на всякий случай становится ближе к Виктору.

— Что?

— Труп. Мертвое тело, жмурик, дохлятина. Я гулял тут недалеко, заглянул в овраг, смотрю — торчит. Нога торчит. Наверно, неглубоко закопали, а потом дождем размыло, и она торчит, человеческая нога, прикинь, Кацудон, настоящий труп, вызывайте ментов, Витя, что мы будем делать?

— Подожди. Ты уверен, что это не... коряга, например? — слово "коряга" Виктор произносит с таким энтузиазмом, будто оно-то и решит весь вопрос. — Или пенек. Знаешь, в природе столько странного...

— Я, по-твоему, дурак?! Ёп вашу мать, в лесу труп! — Юра тыкает пальцев в сторону предполагаемого трупа и едва не попадает Юри в глаз. - Где дядя Яша?

— Вот Якова звать пока не надо, — Виктор вопросительно смотрит на Юри, тот кивает. — Давайте мы сами сначала посмотрим.

Юра ведет их куда-то и говорит, не переставая:

— Я просто хотел погулять, кому нужна картошка, когда мясо есть, вечером обожремся, а дядя Яша, кажется, собрался наклюкаться, у него водка в машине, а на нас, чуть что, орет. Возле леса овраг, можно шею сломать, все листьями завалено, сыро, какая-то птица кричит как пристукнутая, им разве еще не пора на юг? Там труп. Нога торчит, на ней ботинок, штаны темные, а какого цвета — не разберешь, сыро, интересно, а нога внутри какая, синяя или коричневая? Или зеленая. Трупные пятна зеленые ведь? Почему ее звери не едят? Может, она уже того — совсем сгнила? Овраг глубокий, там...

Оврагов возле леса несколько, один с настолько крутыми склонами, что Юри прямым текстом запрещает Юре и Виктору туда спускаться и его, как ни странно, слушают. Почти всю неделю шли дожди, и дух прелой листвы плотно стоит в воздухе, липнет к одежде, забивает ноздри. Они ищут так тщательно, как только могут, но не находят ничего.

— Тут был труп, — Юра, кажется, вот-вот заплачет; Виктор аккуратно разворачивает его в сторону дома. — Был, я видел!

— Юрочка, — голос у Виктора осторожный-осторожный, — Ты уверен, что тебе не показалось?

Юри закусывает губу: он ткнул бы Виктор локтем в бок, находись они за обеденным столом, но место не то, да и момент упущен. Лицо Юры становится уязвимым, как однажды под монастырским водопадом; самое время сказать что-нибудь нейтральное, переключить всеобщее внимание на...

— Никифоров, иди... — Юра коротко, но красочно описывает, куда, и уходит сам, вернее, бежит, демонстрируя отличную спортивную подготовку — да кто бы сомневался в последнем. Не торопясь, они шагают следом и молчат до тех пор, пока Виктор с натужной улыбкой не выдает:

— Опять наш сын...

— Да не наш он сын, сколько можно! — шутка затянулась. Шутка изначально не была смешна: Юру трудно воспринимать, как ребенка, тем более своего. Соперник, конкурент, претендент на Виктора, после кубка Ростелекома — немножко друг, после переезда в Россию — двоюродный брат, младший родственник, с которым, возможно, не очень ладишь, но которого, если что, всегда пойдешь защищать от чужих.

— А ты бы хотел?

— Чего?

— Не чего, а кого. Детей. Со мной. От меня. То есть... я чушь несу, да? Подожди, ты только послушай.

"Да ты с ума сошел", — едва не вырывается у Юри. Хорошо, что только едва: Виктора на миг зажимает себе рот рукой: сам сказал, сам испугался. Ходил-ходил, думал-думал, не знал, как подступиться к теме и вот пожалуйста — не выдержал. Одна радость, что не при Юре.
Виктор зачем-то шагает с дороги на поросшую сорной травой обочину, тянет Юри за собой, окольцовывает ладонями его запястья и говорит быстро-быстро, словно пожалел уже, что спросил, но деваться некуда, словно боится, что перебьют или того хуже — сбегут вслед за Юрой:

— Не сейчас, конечно. Потом, когда поженимся, определимся с жильем, со всем. Когда-нибудь. Ты только не думай, что я настаиваю или делаю это условием, если ты никогда не захочешь, мы прекрасно проживем и так, но если захочешь, то...

— Я так не могу.

Виктор замолкает, будто ему с размаху дали по губам. Юри же вроде ничего страшного не сказал, а всего лишь имел в виду, что... нет, не так. Виктор не умеет читать мысли, формулировка Юри допускает больше одного варианта понимания, элемент завален, начать заново и сделать, как надо. Не спешить, думать о том, что говоришь, не врать.

Юри высвобождает руки и кладет их Виктору на плечи.

— Десять минут назад мы лазили по оврагам и искали труп, я не могу так быстро переключиться на тему детей, — взгляд Виктора проясняется, ура, выдохнули.

Юри без пары месяцев двадцать пять, и он клянется здоровьем Маккачина, что ни разу за свои почти четверть века не думал о детях. Виктор в очередной раз его удивил — понимаю, ты не специально, не дергайся. Юри не знает, что ответить, но берется подумать. Это слишком важный вопрос, чтобы решить прямо тут, не отходя от леса. Согласен ли Виктор вернуться к разговору позже?
Виктор согласен. Виктор улыбается — солнышко выходит из-за туч — и лезет целоваться. Юри только за.

По пути к дому они встречают Аню.

— Вас все потеряли.

Она тоже улыбается.

— Витя?

— У?

— Почему ты заговорил об этом сейчас? Твоя карьера, моя карьера, аксель, трупы, дом, кубок России скоро, а ты еще и о детях.

— Потому что я жадный и хочу все сразу. Простишь, что напугал?

— Я подумаю над этим.

URL

29.07.2017 в 23:58

Мар(т)

(с.) Оскар Уайльд

Несколько часов спустя они пируют на террасе, Яков не одобряет, ругается и возглавляет безобразие. Все хорошо, вот только неведомая сила сжимает горло, и еда вкусна, но от нее тошнит, и Витя рядом, но это ведь не насовсем, и ни одна радость не вечна, и ни на кого нельзя положиться. Мир огромный, страшный и враждебный, разобраться в переплетении имен, событий и обстоятельств невозможно, махнуть рукой и жить, как живется — опасно.

Корабли тонут, самолеты разбиваются, люди умирают каждую минуту — мучительно, корчась от боли и сожалений, не в срок. Никакой гарантии, никаких правил: сделай так-то и так-то, и судьба будет к тебе благосклонна, никаких богов, у которых можно вымолить себе спокойную долю без катастроф и войн, ни одного завалящего идола из яшмы и слоновой кости, чтобы принести ему жертву и выпросить немного удачи.

Давно Юри так не штырило. При Викторе, пожалуй, ни разу.

В студенческие годы он пытался побороть хроническую тревожность с помощью таблеток. Полгода врачи подбирали дозировку, меняли препараты, рассказывали об индивидуальных особенностях организма и непереносимости отдельных компонентов. Искали-искали, нашли. Комбинация лекарств убирала панические атаки, принося взамен равнодушие на грани с отупением. Челестино хвалил Юри за начавшие получаться прыжки. Тренировка, лекции, вечерняя пробежка, подготовка к семинарам, тренировка, пробежка. Жизнь с отшибленными эмоциями была по-своему неплоха, пока однажды не случилось страшное: понимание музыки, верной Юри музыки, которая всегда поддерживала в трудные минуты, направляла и дарила баллы за артистизм, ушло, будто и не было.

В тот же вечер он выбросил все седативное и больше не выпил ни одной таблетки. Лучше реветь после каждого выступления, чем выходить на лед бесчувственным бревном.

Виктор отбирает у Гоши гитару:

— Дай сюда! Ах, где мои семнадцать лет.

И заплакать нельзя, и глаза оторвать невмоготу, что за наказание. Любому разумному человеку ясно: Юри Виктора не достоин. Их счастье недолговечно, скоро хорошие времена закончатся, и закончатся ужасно, ведь Юри не сможет защитить Виктора от его же программы, от той бури, после которой останутся лишь обломки и рыба, дохнущая на покрытом мусором берегу. Ногти впиваются в ладони: глубоко, но не до крови, не сравнить с исцарапанной спиной. В постели Виктор несдержан, еще ни одной ночи не провели они в плотской любви, чтобы наутро Юри не щеголял ее метками.

Яков мрачен и полупьян: надо будет непременно попросить у него прощения, когда все закончится. Mea maxima culpa, Яков Карлович, извините, что неправильно выговорил ваше отчество, что не смог, не уберег, недоглядел, пропустил знаки, был не там и не так, опоздал, но самое страшное даже не это. Юра тоже мрачен, но, кажется, трезв, сердитыми глазами смотрит на людей — глупых, взрослых, старых; если бы Виктор уехал с ним из Хасетсу, изменилось бы хоть что-нибудь? Нет. Буря все равно придет, а Юри на нее смотреть, смотреть и не отводить глаз, о чем когда-то просил Виктора. Это только в фильмах людям выпадает такая удача, как конец света, разом решающий все их проблемы. Ни кометы на небе, ни цепи просыпающихся вулканов в мире, никакой надежды, лишь желтая луна в чужом небе и полузнакомый язык, понятный с первого слова на пятое: после третьей бутылки присутствующие напрочь забыли, что в компании есть иностранец.

Душно, страшно, нет сил терпеть. Тихо-тихо — не заметили? слава богам, пронесло — проскользнуть в комнаты, забраться в пахнущую лежалым бельем постель, пожалеть, что рядом нет Маккачина, а лучше Виччана, и незаметно для самого себя задремать.

Спать без снов.

Проснуться в кошмаре.

Дом ожил. Пол мелко трясет, потолок то опустится, то станет выше: раз-два, три-четыре, считаем ритм, слушаем музыку, не отстаем, да, конечно, Минако-сенсей. Стены пульсируют... стены? Стенки желудка, густо покрытого язвами, но еще способного переваривать пищу. Виктора рядом нет, его нужно найти, отыскать непременно.

Сброшенной перед кроватью обуви тоже нет. Юри идет босиком, крадется по лестнице из живых розоватых языков, которые норовят присосаться к голым ступням, попробовать кожу на вкус. В комнатах светло, но мира снаружи не разглядеть: оконные стекла истекают слюной, пузырятся пеной наподобие той, что течет из пасти взбесившихся собак. На нижнем этаже не продохнуть. Пахнет ветошью и нечистым телом — не семью потами изошедшим за тренировку, к чему привычен любой спортсмен, а неделями не мытым, больным и измученным, телом, внутренние органы которого уже начали разлагаться.

В гостиной пусто, как и в хозяйской спальне, ванной, кабинете... кухня. Конечно, они на кухне. Жили-были старик со старухой, и не было у них детей, и все шло хорошо, пока не забрел к ним в гости Георгий Попович, один из лучших фигуристов России, любитель экстравагантных костюмов и просто хороший человек.

— Чего ты хочешь, сынок?

— Чтобы Аня вернулась.

Ножи на кухне тупые, поэтому в дело идет отбивной молоток. Старики стоят навытяжку, как манекены; с лицом серьезным, как для самого важного проката, Гоша наносит первый удар, и дом радостно чавкает, смакуя свежее мясо.

Раз-два, три-четыре, да-да, Минако-сенсей, мы слушаем ритм, внимательно слушаем, ни на шаг не отстаем. Со стариком Гоша справляется за восемь тактов, со старухой, войдя в раж — за пять. Никто не кричит, единственные звуки на вселенную вокруг — лязганье жующих челюстей и урчание насыщающейся, довольной утробы. Крови много и становится еще больше, когда Гоша, поднапрягшись, хватает подмышки сразу две пары ног и медленно тащит трупы с кухни.

Бедный Юра, опять ему никто не поверил.

Гоша спускается с террасы, Юри следует за ним, идет по текущей из разбитых в мясо голов крови, крови, которая уже начала гнить, крови, которая мажет и греет ступни, идет и не старается ступать на чистое, ведь это уже неважно. Слезы застят глаза и жгут щеки, Юри смотрит себе под ноги, а в голове тем же проклятым ритмом — да слушаю я, сенсей, слушаю! — стучит: не к чему, незачем, не смог. Не справился.

— Чего ты хочешь, родной?

— Стать на десять лет моложе, тебя и все сразу.

Яков не примет извинения, потому что Юри не успел. Потому что вовсе не Гоша, а Виктор, солнце моего и всея мира Витенька волочет стариковские трупы, чтобы закопать их в лесу.

URL

29.07.2017 в 23:59

Мар(т)

(с.) Оскар Уайльд

***
Больно!

Из царства разноцветных, как карамельки, снов, где Маккачин бегает по парку и лает на летающих кошек, Виктора вырывает шлепок по лицу. Юри лежит, раскинув руки, и бормочет по-японски нечто, непереводимое для скудных знаний и не до конца проснувшегося мозга. Прикроватная лампа бьет в глаза отвратительным желтым светом; чтобы не разбудить Юри слишком резко, Виктор накидывает на абажур первую попавшуюся тряпку.

Самый дурной предрассветный час, еще спать и спать. Вчера Юри ушел рано и, как ни хотелось пойти следом, Виктор заставил себя остаться на террасе.

— Во всем нужна мера, — втолковывает ему Яков. — Если составить программу из одних четверных прыжков, она получится скучной. Если любишь кого-то так сильно, что постоянно топчешься рядом и не даешь отдохнуть от своей рожи, то рано или поздно от тебя сбегут.

Яков говорит, как человек, наученный горьким опытом; Виктор пытается следовать его заветам и топтаться рядом с Юри не двадцать четыре часа в сутки, а минимум на тридцать-сорок минут меньше.

Вчера вечером норма была выполнена с лихвой. Вдоволь помучив гитару — ни голоса, ни слуха, зато энтузиазма сколько угодно — щелкнув для компромата Гошу, который повис на шее Якова и рыдал от неизвестных миру чувств, и поучаствовав в споре на самую уродливую фотографию в документах, Виктор соскучился по Юри и пошел его искать.

Как же хорошо, когда есть любимый человек, который спит в вашей общей постели, прижав к твоему плечу беспокойную, слишком много думающую голову.

И как холодеет сердце, когда будишь этого человека от кошмаров, а он, очнувшись, смотрит на тебя с таким ужасом и тоской, что хоть головой в омут. Юри цепляется за Виктора и плачет навзрыд. Как утешить, какие слова сказать? Виктор гладит его по спине: Юри, Юра, Юрочка, как же не хватает в твоем языке ласковых прозвищ, и нет, эти ваши хонорифики не в счет.

— Все в порядке, я с тобой.

Бормоча ласковую бессмыслицу, Виктор укачивает Юри, который потихоньку успокаивается, но не желает рассказывать, что же ему приснилось. Не разнимая рук, они идут сначала в ванную — умываться, а потом на кухню — пить минеральную воду и сторожить занимающийся рассвет. Зрачки у Юри расширенные, в белках полопались сосуды: черное на красном, как его новый костюм на произвольную.

— Давай уедем.

— Что?

— Собирайся и поехали, — Юри встает из-за стола и тянет Виктора к двери. — Я поведу, если не хочешь за руль.

К подобным скачкам настроения следовало бы уже привыкнуть, но Виктор каждый раз теряется, как в первый. Милый всхлипывающий мальчик на глазах превращается в уверенного мужчину, который тащит Виктора за собой чуть ли не силой.

— Подожди! — Юри неохотно приостанавливается, и чутье подсказывает Виктору, что это ненадолго. — Куда спешить, еще рано. Мы позавтракаем, подождем, пока все встанут, попрощаемся и вернемся в город. Возможно, Юра захочет с нами...

— Я люблю тебя, — по-русски говорит Юри.

Вот так просто. Наверно, надо что-то ответить, но слов нет: растворились в потоке чистой, ничем не замутненной радости, будто исполнилась заветная мечта, будто он снова юн, неопытен и впервые слышит столь желанное для миллионов людей признание. Юри покупал Виктору кольца, прыгал четверной флип и чистил апельсины — все это молча или выражаясь столь завуалированно, что на выяснение истинного значения тех же колец — вдруг и правда на счастье подарил? — понадобился месяц.

— Я люблю тебя, — повторяет Юри громко и раздельно на случай, если Виктор с первого раза не понял. — Люблю и хочу с тобой жить. Пожалуйста, поехали домой.

Виктор кивает и ищет клочок бумаги и ручку для записки. Через пятнадцать минут они заводят машину.

В городской квартире после тщательного запирания двери и ритуальных объятий с Маккачином происходит обратная трансформация: Юри расслабляется, обмякает и начинает извиняться. За что – непонятно. Виктор заваливает его на диван и грозит:

— Защекочу.

Юри отбивается, не слишком, впрочем, усердно. Спросить его о ночных страхах? У Юри испортится настроение, лицо станет серьезным, он отстранится от Виктора и наверняка ничего не ответит. Сейчас лучше промолчать, а разговор завести, когда история подзабудется.
Маккачин улыбается лучшей на свете собачьей улыбкой и просится на прогулку.

День проходит в приятной суете. Мир, слава тебе господи, решил, что хватит с него господина Никифорова с его четверным акселем, и никто их не тревожит: ни фанаты, ни репортеры, ни личности, желающие во что бы то ни стало прорекламировать на Викторе новый гель для бритья.

В супермаркете Юри покупает по списку, а Виктор — чего душенька пожелает.

— У нас достаточно посуды, зачем ты взял эти контейнеры?

— Они милые, глянь, какие панды! В крайнем случае, подарим кому-нибудь.

В результате домой они едут на такси: многочисленные пакеты едва помещаются в салон.

Поздний обед плавно переходит в перекус перед телевизором. Маккачина надо вычесать, от чего тот уклоняется, пытаясь втиснуться под кровать. Виктор показывает Юри "Троих из Простоквашино" без субтитров и помогает переводить.

Вечером звонит Юра и, давясь слезами пополам с ругательствами, говорит:

— Дяде Яше стало плохо в машине. Мы в больнице.

К тому времени, как они добираются по нужному адресу, в приемном покое царит Лилия. Виктор знает ее с юниорских лет – и не знает совсем. Все в ней строго и неизменно: сухопарая фигура, классическое платье, пучок балерины на голове. Лилия — живое подтверждение того, что даже самая пылкая любовь не гарантирует ту программу-максимум из долго, счастливо и до старости, на которую претендует Виктор.

У Якова инсульт, он лежит без сознания в реанимации. Окаменевший Юра, который ехал с ним днем и едва успел перехватить руль, когда начался приступ, забился в угол и не реагирует на попытки Виктора его разговорить.

Врачи не рекомендуют двигать больного с места, поэтому перевод в частную клинику пока отпадает. Виктор привычно улыбается и сует кому-то деньги — все наличные, что нашлись в кошельке.

— Отправляйтесь с Юрием домой, я буду тут.

— Идите нахуй, я никуда не поезду.

— Как тебе не стыдно! Женщина, вы внука вообще воспитываете?

— Извините, Лилия Сергеевна, но мы тоже хотим остаться и помочь.

— Молодежь совсем совесть потеряла, лосины эти понацепили, ходит, как девка.

— Заткнись, курица, тебя не спросили.

— Так, все успокоились. Не подскажете, когда у дежурного врача заканчивается смена?

— В аптеке чтоб купили: воды бутылку, влажные салфетки, памперсы для взрослых, размер самый большой.

— Дядя Яша скоро встанет, нафиг ему ваши памперсы.

— Не умничай. Мы с Юри сейчас все принесем.

— Витя, у нас денег больше нет, а я карточку не взял.

— Возьмите мою, а потом проводите Юрия до квартиры, уже поздно.

— Я никуда...

— Дамочка, если ваш мальчик не перестанет орать, я вызову охрану.

URL

29.07.2017 в 23:59

Мар(т)

(с.) Оскар Уайльд

3.
На следующий день Яков ненадолго приходит в себя, но прогнозы врачей по-прежнему осторожны. На катке Виктор остается за старшего, и тренировать троих гораздо напряженнее, а главное — скучнее, чем отвечать только за Юри. Работа идет из рук вон плохо: один огрызается на малейшее замечание, другой катает механически, будто век музыки не слышал, а с последним, почти ровесником, никак не удается подобрать нужный тон.

Когда Юра падает и в кровь расшибает локоть, Виктору отсылает его с катка сначала в медпункт, а потом в больницу, проверить, как там Лилия. Умница Юри тянется следом: правильно, так и надо, нельзя его сейчас без никого оставлять и с Гошей нельзя – вон как глазами ест, того и гляди крик поднимет, вспомнит Милу и "проклятую дачу".

Они остаются вдвоем. Гоша делает вид, что отрабатывает дорожки, а Виктор — что внимательно смотрит, когда на телефон приходит сообщение, да не откуда-нибудь, а из канадского посольства.

Документы готовы, забирайте.

Документы готовы, можете устраивать свой elopement, для которого русские не удосужились подобрать слово — не принято у нас жениться втайне, простор любим, размах.

Виктор сам не знает, почему это так важно, что изменится, когда они с Юри, не дожидаясь конца сезона, начала сезона, какого-нибудь там, не важно чьего золота, оставят свои автографы в актовой записи. Тысячи браков регистрируются в мире каждый день, и это не прибавляет людям ни глубины чувств, ни счастья. Наверно.

Вот только сейчас Виктор все равно позвонит Юри, расскажет ему радостную новость, они захватят дома паспорта и поедут за документами в посольство. Паспорта...

Паспорт. На фотографии в котором Виктор — вылитый алкоголик с десятилетним стажем, которого мать в детстве на бетонный пол пару головой уронила. Возможно, и правда уронила, потому что паспорт остался на даче.

Юри его убьет. Сколько раз он ругал Виктора, что у него документы не аккуратно в папке, как нормальные люди делают, а по всей квартире, на радость пылесосу и Маккачину. После случая, когда сто лет не нужный, в общем-то, ИНН нашелся под старой хлебницей, Юри обыскал комнаты, рассортировал добычу, в процессе выучив много новых слов типа "СНИЛС", "договор аренды" и "инструкция к холодильнику", выбросил лишнее, остальное разложил по файлам и спрятал у себя.

— Понадобится что-нибудь — скажешь.

— Золотце, крепостничество отменили в позапрошлом веке!

— Кре-пос... что?

Лекцию по русской истории Юри выслушал с интересом, но вернуть документы отказался. А теперь, после забытого паспорта, и вовсе ничего важнее прошлогоднего чека в руки не даст и прав будет.

Незачем ему про дачу знать. Раздергается, разволнуется, навспоминает всякого, о чем так и не рассказал, попросит:

— Не езжай, — в том же невесть откуда порой прорезающемся тоне, которым говорит Виктору не придумывать ерунды, а сегодня же после обеда отправляться на плановый медицинский осмотр. И проколоть кальций, прописанный еще летом. И подремать еще полчаса: ты опять до полуночи сидел над хореографией, спишь по шесть часов в сутки, так нельзя.

Юри о нем заботится, нельзя расстраивать Юри. И врать ему тоже нельзя. Врать вообще нехорошо, но Юри — особенно, ведь он однажды непременно узнает, узнает и смолчит, и Виктору будет стыдно, а как исправиться — неизвестно. Куда ни кинь, всюду клин.

Виктор достает телефон и задумывается. "Дорогой Юри, я съезжу кое-куда, по возвращению ни в чем не признаюсь, но ты не волнуйся..." Бред. Виктор медленно набирает сообщение, еще медленнее вносит правки и, поколебавшись, оставляет пока в черновиках.

— Гоша, ты мне друг?

— Нет.

— Так я и думал. Отрицание — знак согласия, это всем известно.

Виктор отправляет сохраненное сообщение на выезде из города и на всякий случай отключает телефон. Это ведь ненадолго.

У Гоши замечательная дача. Крыша выложена новенькой черепицей — ярко-красной, словно маки в цвету. Все здесь есть, что человеку надо, и как прекрасно им с Юри жилось бы в этих комнатах.

А сам Гоша — плохой хозяин, до сих пор не привел в порядок фундамент: сплошные трещины да щели, из которых мох растет. Стыдно, когда такой чудесный дом достается человеку, совершенно не умеющему за ним ухаживать. Вот Виктор бы на его месте...

— Где там твой паспорт?

— Наверно, на кухне.

— Мы же вроде на террасе играли?

— На кухне.

Какая разница, где. Паспорта, документы, чужой внешний мир, где Виктор с раннего детства, как дурак, переезжал с места на место — глупости и ерунда, не стоит даже вспоминать. Где-то в этом мире выписывают из больницы рыжую девушку, целость ребер которой укрепила стены, в то время как в другой палате лежит под наблюдением врачей старик, чей мозг пошел на пользу крыше даже больше, чем ожидалось. Теперь нужно укрепить фундамент: опору дома, его ноги. Сильные, спортивные ноги, как, например, у Гоши, чье истощенное тело уже мало на что иное годится.

— Вить, ты нормально?

— У тебя брюки грязные.

— Где?

— На коленях. Иди сюда, покажу.

Отбивной молоток висит над раковиной, как раз в зоне досягаемости, и это очень удобно. У Виктора прекрасный дом.

URL

30.07.2017 в 00:00

Мар(т)

(с.) Оскар Уайльд

***
Закрыв за собой входную дверь, он перво-наперво выставляет из ванной Мотьку — нечего тому смотреть, как хозяин нюни распустил. Напор хороший, теплая вода приятно щекочет лицо, а если кому кажется, что Юра плачет, так очки протереть надо.

Врачиха в больнице наорала, что без бахил пришел. Где их взять, если автомат внизу сломан? На Кацудона тоже наорала, но тот либо не понял, либо прикинулся валенком, вцепился Юре в здоровый локоть, начал извиняться на тарабарщине из трех языков – и каким-то образом всё уладил еще до появления Лилии. Вот как у него так получается? Наверно, хитрая азиатская магия.

Дядя Яша до сих пор в реанимации, Юру туда не пустили. Лилию сначала тоже не хотели, но она дождалась, пока сменится старшая медсестра, а врач отойдет в другое отделение, сунула ей пятьсот рублей и пожалуйста — заходи, гостем будешь.

Возвращаться на каток злить Виктора неохота. В холодильнике шаром покати, но ковылять до "Пятерочки" за углом неохота тем более — кошачья еда есть, а сам Юра обойдется. Даже дедушке звонить не хочется.

В соцсетях всякая мура. Тайком лайкнув невесть как затесавшуюся в его котоленту "собаку-улыбаку", Юра хочет уже отложить телефон, когда по вотсапу приходит: "ЗАГЛЯНИ СРОЧНО!" от Милы и несколько ссылок. Богомерзкий втентакль, Инстач, Твиттер, Мордокнига.

Четыре профиля, один человек. Совсем Милка сдурела, нужны ему Гоша и эта его... Гоша и его... харэ, Юра. Тормози. Проскролль еще раз, не забудь про даты, сложи два и два, до четверного флипа ты считать точно умеешь.

Мила кидает еще одну ссылку: альбом кого-то из Гошиных оркестровых знакомых, селфи с последней дачной гулянки. Фоток больше ста. Миле еще не скоро разрешат стать на коньки, и ей, наверно, очень скучно дома, раз нашлось время все это пролистать.

"ты ничего не замечаешь?"

"нет"

"а если подумать и посмотреть?"

Юра думает, смотрит, досматривается до рези в глазах и калейдоскопа лиц под веками и с третьего раза, кажется, понимает, о чем речь.

"погодь старушка"

"щас спросим умного человека"

Умных людей в окружении Юры целых два, но беспокоить дедушку он не станет. Остается Отабек, у которого уже должна закончиться тренировка – вон кто работает, не то что некоторые.

"Бека"

"Да?"

"есть минута?"

"Даже две"

"сколько на этой фотке людей?"

"Четверо"

"а на этой?"

"Тоже четверо"

"а тут?"

"Двое. Юр, ты в порядке?"

"на последней есть 4нибудь странное?"

"Попович держит руки так, будто обнимает воздух. я пошел в скайп."

"я в порядке!!!"

"и я не дома"

"ты десять минут назад запостил Мотьку. Ты дома"

"я звоню. включай"

Отабек, конечно, раскалывает его на раз-два. Давно смотрит с подозрением, а на почве последних событий Юра срывается и вываливает сразу все: и про столкнувшую Милу Аню, и про идиота Гошу, и про труп в овраге, и даже о том, как было страшно, когда дядя Яша потерял управление и они чуть не ушли в кювет. Отабек слушает внимательно, и от его серьезного взгляда на душе становится вроде как легче.

— Давай я приеду. У тренера на днях родит жена, он собирается дать мне отгул до конца недели.

Позвольте представить, уникальная способность Отабека Алтына: предлагать Юрию Плисецкому именно то, что ему по-настоящему нужно. Юра, давай запрыгивай, они сейчас догонят, Юра, давай дружить, Юра, давай.

Нужно отказаться. У Отабека скоро соревнования, он неважно переносит перелеты — последнее тайна, но Юра знает; непременно нужно отказаться, ведь не дело это — срывать человека через полконтинента только потому, что у тебя проблема, лучшее определение для которой звучит как "неведомая ебаная хуйня и окружающие меня придурки".

Нужно отказаться, но Юра говорит:

— Приезжай.

Отабек светлеет лицом. Черт бы тебя побрал, Алтын, с твоей каменной мордой и замашками тихого героя. Черт бы тебя...

Нет, не надо. Лапы прочь от Отабека: Юре он нужнее.

Пожалуйста, приезжай.

Маккачин одержим дьяволом. Или вовсе не собака, а мутант из команды Икс, который умеет читать мысли людей: иначе никак не объяснишь, почему этот дурень ластится при каждой встрече, сколько бы ему ни объясняли, что Юра занят, не в духе и вообще кошатник. Маккачин — холёный, лоснящийся, шерсть у него мягкая: Виктор чешет его каждый день, моет специальным шампунем и раз в два месяца возит к парикмахеру. Подобранному в подъезде Мотьке и не снилось этакое баловство.

Впрочем, сейчас Маккачин не лезет. Развалился наполовину на диване, наполовину на коленях Кацуки, морда сонная, довольная. Сам Кацудон смотрит настороженно, но не на Юру, а словно бы в себя, и глаза у него – темные стекла за прозрачными очешными стеклышками, гляди-выглядывай, ничего по ним не поймешь.

— Чаю?

— Обойдусь, я не пожрать к вам приехал. Виктор дома?

— Нет.

— Ну и ладненько. Гляди сюда.

Четыре профиля Ани Кацуки просматривает молча. Аня в клубе. В театре. В дельфинарии. В магазине всяких прикольных этнических штук. С матерью, подругами, двоюродной сестрой. С бойфрендом, который и близко не похож на Гошу. Селфи в аэропорту: Аня и патлатый белобрысый хмырь, тэги #священнаяпятница, #впутьдорогу и #уикэндвстокгольме. Потом куча фоток из Швеции и #понедельникмаленькаясмерть.

Даже если представить, что Аня крутила с Гошей и хмырем одновременно, отправиться на этих выходных сразу в два места – заграницу и на дачу — она никак не могла.

Альбом Гошиного приятеля-виолончелиста. Или флейтиста. Или контрабанд... контрабас... кларнетиста, пофиг, Юра в них не разбирается. Фотки, где Гоша с глупым и влюбленным лицом прижимает к себе воздух, где качество через раз – хуевое, а через полтора – отвратное, где у заснятых людей плывут контуры и вытекают глаза. Ни на одной из них нет Ани.

— Может, все-таки чаю?

— Да не хочу, чего прицепился! Где этот придурок?

— Не кричи. Лучше дай мне номер Лилии-сан.

Сказанное спокойным страшным голосом Кацудоновское "не кричи" действует, как удар наотмашь. С Лилией он говорит без обычных японских расшаркиваний: приветствие, пара непонятных вопросов, "всего хорошего, Лилия Сергеевна". Юра тихо хуеет. Кацуки делает еще два звонка, оба раза выслушивает заунывное "аппарат абонента выключен или находится... трам-пам-пам", аккуратно снимает с себя Маккачина и встает.

— Мне нужно уйти. Ты не побудешь с Маккой? Ему не нравятся передержки, а до утра мы с Виктором вряд ли вернемся.
Градус понимания ситуации прощается с твердым нулем и падает в минус.

— Чё? Ты куда собрался?

Кацуки молча протягивает Юре телефон.

"Лилии нужна помощь. Я заберу кое-какие документы за городом и буду к вечеру. Связь может пропасть, не волнуйся. Обнимаю, твой" — обстоятельная до отвращения эсэмэска и смайлы с сердечками и извиняющимися рожицами.

— До Гоши я не дозвонился, Лилия-сан ничего не знает про документы, а Виктор...

— Враль и пиздабол. Оставь псину соседям: я еду с тобой.

URL

30.07.2017 в 00:01

Мар(т)

(с.) Оскар Уайльд

Взятая напрокат машина глохнет посреди нигде. Переднее сидение душит Юру тем неуловимым, но безошибочно узнаваемым ненавистным запахом, что присущ поликлиникам, школам, почтовым отделениям и прочим казенным домам. Желание глотнуть свежего воздуха исполняется, когда Кацуки, всю дорогу молчавший, как самурай на допросе у гайдзинов, делает несколько неудачных попыток завестись, а потом выходит из салона, не потрудившись даже пошарить в бардачке. Может, нашли бы подходящую случаю инструкцию. Или лазейку в Нарнию. Должно же в этой дыре быть хоть что-нибудь хорошее, раз сети нет даже на полпалки.

— Лучше бы ты остался в городе.

— Лучше бы Виктор сидел дома и крутил вашему монстру укладку на хвосте. Ты, конечно, не умеешь чинить тачки?

— Нет.

— Так я и думал. И каков наш план?

Кацуки кивает на дорогу и, не дожидаясь ответа, припускается вперед, в сгущающуюся темноту, которая принимает его, как родного, будто выросшего тут же, под Питером, среди речек и болот. Юра с большей охотой переночевал бы в машине, но проблему с отсутствием связи и невозможностью сдвинуть эту машину с места гипотетическое утро не решит. Да и дача должна быть уже близко — конечно, при условии, что они не заблудились еще на позапрошлом повороте.

Зарядку надо беречь, поэтому фонарик включают только на одном телефоне. Молчание Кацуки уже не бесит, а нервирует. Видел бы Виктор, с каким серьезным еблетом за ним идут, растаял бы и залил розовыми соплями все на пару километров вокруг.

Милка дразнится и подкалывает: ты, Юрочка, на Витю с Юри потому шипишь, что смотреть на них завидно. Дура как она есть, нашла чему завидовать. На этих шизиков иной раз глянуть страшно: кажется, ткни пальцем, чихни не так — и пойдет трещинами их сказка, вывернется наизнанку, потемнеет, сейчас народ любит, когда шиворот-навыворот, "альтернативное прочтение", бла-бла-бла, принц-некрофил, Белоснежка-вампиресса, белая и пушистая мачеха в финале танцует на углях.

Интересно, они дома ругаются, когда наедине? Из-за хлебных крошек или храпа или... из-за чего там еще агрятся в нормальных парах? Юра не знает. У Юры с пяти лет — деда и бабушка, c десяти — деда и кот, а мама уехала "на заработки" и до сих пор не вернулась. Где мама? Утащили волки, украли цыгане, позарившись на светлые, совсем как у Юры, волосы, заманили в тайгу сектанты — конца света ждать, новый мир строить. Съела мама на вокзале шаверму с начинкой из человеческих зародышей, сошла от этого с ума и бродяжничает теперь по городам и селам, сына не помнит, своего имени не помнит, никого не узнает.

Они не заблудились: вот знакомый мост, за ним будет деревня. Асфальт давно закончился, гравий впивается в ноги сквозь подошву кроссовок. Темно, хоть глаз выколи. Тихо: ветер не шумит, птица не кричит, только их шаги и слышно.

Останься Юра дома, Кацуки всё равно бы потопал за Виктором: в одиночку, в чужой стране, по дороге, на которой неизвестно что страшнее: встретить кого-нибудь или не встретить. Интересно, тут зверье водится? Медведи или те же волки. "Шок! Сенсация! Надежду русского фигурного катания задрали одичавшие собаки: трагическая случайность или происки конкурентов?".

Калитка в белом заборчике распахнута настежь, терраса ярко освещена, на ступенях сидит Виктор, замечает их, улыбается, тянет руки вперед.

— Юри, Юра. Я так вас ждал.

URL

30.07.2017 в 00:02

Мар(т)

(с.) Оскар Уайльд

***
Всё абсолютно нормально, логично, объяснимо и естественно. Где Гоша? Его здесь нет. Почему Виктор не вернулся в город? Долго искал забытый паспорт, задержался, не стал ехать на ночь глядя. Предупредить Юри он, конечно, хотел, но не смог: связь совсем пропала, к дождю, наверно.

К счастью, Юра слишком устал после их марш-броска по местности, чтобы задавать дополнительные вопросы.

— Чур, я в комнате с часами.

Юра занимает полюбившийся ему еще в прошлый приезд кабинет, в углу которого стоят напольные часы: светлое дерево расписано ветвями и птицами, циферблат увит виноградной лозой. Хорошая комната, теплая, и от хозяйской спальни, куда Виктор ведет Юри, далеко.
Простыни пахнут травяной отдушкой, уставшие ноги омыты прохладной водой, самый важный человек дремлет рядом.

Однажды обычному смертному юноше выпала на долю невиданная радость – получить в жены Цуру, журавля, обернувшегося прекрасной девушкой. Супружеская жизнь оказалась недолгой: муж не сдержал любопытства и подглядел, как жена выдергивает перья из собственных крыльев, чтобы соткать из них дивной красоты полотно на продажу.

Сказка о нарушенном табу.

Сказка о глупом человеке. Ему в руки упало чудо, а он позволил ему работать на себя, сидеть в душной комнате, гнуть спину над ткацким станком и прялкой. Немудрено, что Цуру-нёбо оставила его.

Я однажды сказал, что любовь никому ничего не должна, и ты, кажется, расстроился. Надо было договорить: потому не должна, что всё делает добровольно.

Ты мое счастье — вымоленное, выхоженное, пятнадцать лет смотрел, глаз не отводил, тремя годами больше катал – ноги в кровь сбивал, досыта не ел, вдоволь не спал, работал-старался, бился об лед — с размаху, с разгона, с высоты четверного прыжка. Дом покинул, за полмира улетел: мне бы только рядом постоять, я тихонечко, одним воздухом подышу, взглядом руки коснусь, а мешать не буду, нет. Выйду за тобой на лед, лезвиями коньков сорву непрямой поцелуй — об ином и задумываться странно, и вообразить не смогу, не посмею. А ты взял и сбылся, как самая сокровенная мечта, об исполнении которой даже ками просить не смеешь. Заявился без спроса — незваный, нежданный, желанный. Сам, сам ко мне прилетел, весь дом завалил пухом-перьями: десять чемоданов и дюжина сумок, еле в комнате разместили. А мне теперь с тобой жить, в постели лежать, под себя укладывать, под тебя ложиться. Хочешь, совьем гнездо на вершине мира? Там, наверно, хорошо: свесил ноги, сидишь, на землю любуешься. Ты только запомни: как надоест людской облик, так обрати и меня в птицу, а я уж как-нибудь за тобой угонюсь, привык за столько лет. Но это потом, не сейчас.

Спи, спи, крылатый мой, ни о чем не думай.

У самого Юри сна ни в одном глазу. Он лежит, смежив веки, когда задремавший было Виктор встает и тихо покидает комнату.
Юри поднимается и следует за ним — всю жизнь так делал, поздно что-то менять. Не включая свет, Виктор проходит по всему дому, заглядывает на кухню и, взяв из шкафа небольшой ящик, выбирается на улицу. Ночь прозрачна, как слеза, небо лунное, звездное, ни намека на дождь. Обвыкшимися в темноте глазами Юри смотрит, как во дворе Виктор устраивается на одну из лавочек и достает из принесенного ящика большой нож.

Таиться нет смысла. Юри усаживается на землю — холодно, твердо, неровно — поджимает ноги под себя. Виктор, правша Виктор, Виктор, чьи дорогие пальцы — сколько раз Юри целовал их по одному — на ловкость способны в постели и театральных жестах, но никак не в домашних делах, перекладывает нож в левую руку и начинает вырезать на лавочке какую-то фигуру. Цветок? Нет, не цветок. Пламя. Буря стала грозой, гроза ударила молнией, молния занялась пожаром, который и заметить некому — деревня давно обезлюдела.

Не поворачиваясь к Юри, Виктор щелкает пальцами, и лампочка на террасе, перегоревшая три часа назад, вспыхивает ярким светом.

— Ты ничего не хочешь спросить? — голос совсем не Викторов. Слова идут из горла медленно, глухо, падают навзничь под тяжестью гласных.

Спросить не хочет. Вот попросить — другое дело.

— Пожалуйста, отпусти Юру.

Глаза Виктора — небо, но сейчас синевы в них ни на клочок: все заняли черные, неровно расползшиеся зрачки.

— Ребенка? Я его не держу. Тебя, кстати, тоже.

— Не называй его так, Юра уже взрослый.

Рисунок под ножом становится сложнее: в пламени смутно угадывается фигура скорчившегося человека. Виктор качает головой.

— Взрослый не заметил бы, как я толкнул рыжую девушку.

— Милу.

— Неважно. Дети чаще видят вещи такими, как они есть. Не люблю детей. Пусть он уедет утром.

— А я?

Виктор прикладывает острие к кончику пальца и надавливает, плоть начинает кровить. Нож очень острый, но улыбка Виктора — острее.

— Ты тоже. Мне не нужны паразиты, а жить в тебе я не могу. Зачем ты сказал, что у тебя все есть? Разочаровал меня. Уходи.

Виктор... Виктор? выворачивает руку кривым, нечеловеческим движением, и мир вокруг Юри слепнет и глохнет.

Тоска. Ками-сама, какая тоска — ни звуков, ни красок, ни чувств, ни смысла, нет, и никогда не было. Сердце болтается под ребрами, как на нитке, болтается и болит — выдрать бы его, выбросить, не нужно оно Юри, одни хлопоты. Взять у Виктора нож, вспороть грудную клетку, вытащить сердце наружу, перерезать связующие его с телом сосуды... нельзя! От этого умирают.

А почему нельзя, собственно? Юри молодой, у него в запасе еще тридцать, сорок, может, даже пятьдесят лет — бессчетное количество дней, невыносимо долго, сил нет терпеть такую муку. Зачем терпеть, если конец любого существования всегда один и другого не предусмотрено? Приблизить его вполне разумно. Покончить с болью — не ножом, так веревкой, не веревкой, так газом, водой, ядом, мало ли способов. Огнем еще можно. Человек ласкается к пламени, пламя вспыхнуло от молнии, молния рождена бурей, "Буря" — произвольная программа Виктора, он в ней красивый, как воплощенная радость, и желанный, как полвека общего будущего.

— Перестань!

Виктор хохочет, бросает нож и кладет руку Юри на плечо, рушится на него всей тяжестью: два этажа, подвал, терраса, фундамент, крыша, стены, целый дом, занявший тело одного человека, тело, которого ему не хватает. Виктор — не Виктор, овладевшая им тварь, но как еще их называть? — склоняется к уху Юри и шепчет:

— Это все ты виноват. Я не могу получить тело, не выполнив желание, не смог получить тебя. Ненавижу счастливых людей, им ничего не надо. А я хочу всё: ходить, дышать, чувствовать землю под ногами. Ты ведь знаешь, какое это прекрасное тело? Знаешь, тебе постоянно хочется об него потереться, я ведь чувствую. Рыжая девушка, старик и предыдущий носитель накормили меня, а это тело будет для удовольствия. Надолго его не хватит: я им владею, пока он спит, и силы восстанавливаются плохо. Это ты виноват, запомни! Скажи ты тогда перед зеркалом, чего хочешь, я бы взял вас обоих. Ваши тела дряхлели бы постепенно, как и полагается людским; я, ты, он — нам прекрасно бы было втроем. Предыдущей пары носителей хватило надолго, я надеялся, что вы с ним станете достойной заменой, а ты все испортил, чтоб тебя черви заживо съели.

В запястья Юри впиваются гвозди из рам, нос забит песком с дорожек, в волосах запуталась живущая в канализации мошкара.

До утра еще долго.

URL

30.07.2017 в 00:03

Мар(т)

(с.) Оскар Уайльд

4.
Юра бежит.

Мчится через лес, не разбирая дороги, ветки бьют по лицу, цепляются за одежду, рвут, царапают, не пускают. Острый сучок едва не попадает в глаз, но никакая боль не в силах остановить Юру. Он бежит, подгоняемый последним криком Юри — поднятая рука, как благословение; бежит, и никогда прежде он, не верящий в бога, не был так признателен ему за тренированное тело спортсмена, за привычку к физическим нагрузкам и здоровые легкие. Там, за проглядывающей сквозь заросли железной дорогой, Юру ждут дедушка, Лилия и обещавший приехать насовсем Отабек. Кошки. Целая жизнь — долгая и непременно счастливая.

Он бежит, а утренний разговор с Юри нагоняет, заезженной пластинкой звучит в голове:

" — Чтобы нормально функционировать, дому нужна пара. Со мной у него не получилось, один Виктор долго не протянет, а увезти его отсюда я не смогу. Пожалуйста, приведи нам гостей."

***

Проводив Юру взглядом, он закрывает глаза, медленно, глубоко дышит. Скрип двери — и с чего бы, сытой, скрипеть? — легкие, легче, чем у самого Юри, шаги за спиной.

Виктор ждет его на крыльце, отросшие за ночь волосы едва сколоты в пучок, на лице ни единой морщинки. От его юношеской красоты захватывает дух, простой ободок из желтого металла — попытка Юри окольцевать своего журавля — на худом птичьем пальце кажется чужеродным, почти грубым.

Виктор зевает и трет щеку со следами от подушки.

— Рань какая... Куда ты ушел?

Юри поднимается по ступеням и обнимает его.

— Никуда. Я с тобой.

Юра — умный мальчик, их мальчик, которому очень нужны достойные соперники, а еще больше — тренер, особенно в его трудном возрасте, особенно теперь, когда Яков надолго выбыл из строя. Юра обязательно приведет им гостей. Всё будет хорошо.

URL

30.07.2017 в 02:54

Рене

Поцелуй Маджолины превратил часть Муй-муев в злобных Буй-буев.

Рисунки -великолепны, а от истории, вернее, финала, такое тягостное впечатление, что хоть плачь. Особенно на контрасте с сценами их совместной жизни.
Автор, намекните спойлер для нечитавших

URL

30.07.2017 в 03:45

Выдра

Ох! Ох! В первую очередь хочу восхититься языком и персонажами. Просто 10/10. Наслаждалась каждым словом, каждой мыслью героев.

Есть, конечно, некая ирония в том, что мистику в жизнь Юри, Виктора и русской команды внёс именно Гоша. Жалко его, слов нет. Это насколько же он тосковал по Ане. И закончилось для него все очень печально, хоть и закономерно :small:

За Юри и Виктора больно. А ведь счастье было так близко. Буду очень надеяться и верить, что Юра им всё же поможет - потенциальную пару, конечно, жалко, но родных персонажей ещё жальче.
Спасибо за увлекательную историю и замечательные иллюстрации, которые идеально передают атмосферу текста (особенно зацепил Юри с журавлем). Я получила огромнейшей удовольствие от прочтения. И очень хотелось бы увидеть больше текстов вашего авторства

URL

30.07.2017 в 12:56

Мар(т)

(с.) Оскар Уайльд

Рене, Выдра, я очень рада, что вам понравилось. Спасибо за отзывы)))

ответ на вопрос, спойлерно, сугубо авторская т.з.

URL

30.07.2017 в 14:10

freir

"Только у нас - патентованные капли Валентинин от излишней горячности и несдержанности"

Нихрена себе О_О
Хорошо, что я не стала читать это на ночь.
:hlop:

Мороз по коже прям.
Офигенно

URL

30.07.2017 в 15:18

Рене

Поцелуй Маджолины превратил часть Муй-муев в злобных Буй-буев.

Мар(т),
Спасибо. Извините за такие вопросы.)
Понимаю, что должно было остаться -на усмотрение. Но, сложно все-таки в такой ситуации придумать "правильный" выход, дилемма в лучших традициях остросюжетного кино.)
Спасибо за историю) взволновала она меня изрядно.)

URL

30.07.2017 в 15:32

~Инуя~

Правитель-писец. | Мерлин старый, бородатый и под плитой.

Спасибо за историю. Читать ее на ночь не стоит определенно, но даже в 7 утра она пробирает так, что становится сильно не по себе.
Написано очень гладко, читается легко и просто, и вот эта легкость так же легко обманывает. Даже не понимаешь особо, в какой момент уют перетекает в тревожность. Только осознаешь, что «ой, мамочки», а уже повернуть назад нельзя, границу переступили, теперь идти только вперед, даже если там впереди вот такой вот Виктор. И спасибо за вашу точку зрения, уважаемый автор.
Конец, безусловно, идеален, однако же сердцу надо успокоиться. Хотя чувство тревожности, что все это где-то рядом и очень близко не отпускает до сих пор, стоит вспомнить.
Спасибо, отличная история.

URL

30.07.2017 в 17:54

Мар(т)

(с.) Оскар Уайльд

freir, спасибо)

Рене, продолжение сугубо авторской т.з.

~Инуя~, коварный автор рад, что смог вызвать у читателя такие сильные эмоции) Спасибо.

URL

30.07.2017 в 19:07

Stella Del Mare

спасибо за ужас) так говорят?) было страшно, жутко, мурашками по коже - все в лучших традициях ощущения кошмаров)
на спойлеры)
и спасибо огромное за шикарные иллюстрации :heart:

URL

31.07.2017 в 10:48

Мар(т)

(с.) Оскар Уайльд

Stella Del Mare,
про спойлеры
Спасибо за отзыв))

URL

31.07.2017 в 12:05

Крычужница

Ох, вот это крутой текст. Читаешь-читаешь: флафф, милота, потом детективная интрига, и вуаля - крипота. :hlop:

Обалденно классный текст! До последнего держал в напряжении. После прочтения мысли такие "вот это да, вот это круто так сюжет завернуть!" Спасибо, очень понравилось.

URL

05.08.2017 в 20:23

с Мировым Деревом на голове

Спасибо за фик, прочитал с удовольствием :white:

Флафф и криппи отлично переплелись и дополнили друг друга :heart:

И спасибо артеру за иллюстрации, отлично дополняют историю. От молодого Вити просто щемит сердце. Юри и журавль очень красивые :love:

URL

14.08.2017 в 21:17

голый аксолотль

Сама история очень тянет русским фольклором, когда читала жуткие русские сказки про ведьм итп, такое же тягостное ощущение было в конце.
Тут с самого начала чувствуется, что что-то не так, поэтому я держалась в напряжении все время, пока читала, под конец вообще ногти изгрызла
читать дальше
Юри оказался как всегда самым мудрым, а Юрка - самым зрячим, ~~а Витя с Гошей - долбоебами~~, какие хорошие они :heart:

Хочу, чтобы у всех все было хорошо :weep3:

Арты красивые, и Юри со своим журавлем, и Витя на катке
Язык очень притягивает, читала взахлеб, хоть иногда и путалась в таймлайне истории)
Спасибо, с удовольствием почитала, хотя на ночь не стоило наверно :lol:

URL


Запомнить

Yuri!!! on Ice | Big Bang